Хвала Богам за то, что Цезаря на трон вернули!

  Март 48 года до н.э.
  Рим пал под натиском цезарианцев.

  Так описывал те события один из известнейших историков того времени: «В Столицу хлынул поток беженцев из окрестных городов и селений. Повсюду буйствовали противоборствующие страсти и неистовые волнения. Власти не смогли поддержать порядка ни уговорами, ни приказами. Печальным зрелищем был вид города Рима, который накануне великой бури, казалось, был подобен кораблю с отчаявшимися кормчими, несущемуся по волнам и брошенному на произвол судьбы» (Плут Цез. ХХХШ-ХХХГ7).
  На пути к Риму Цезарь не творил никаких жестокостей, более того, он старался демонстрировать свою гуманность. И это не смотря на то, что иногда, враги Цезаря действовали не по правилам войны, вынашивая подлые и коварные планы его убийства. Лодка, о которой говорил историк, хоть и раскачивалась как перышко на огромных волнах, по-прежнему не переворачивалась, поэтому, когда Цезарь подошел к столице, паника улеглась. Войдя в город, он нашел Рим в более спокойном состоянии, чем ожидал. И хотя сенаторы судорожно метались из лагеря в лагерь в поисках верного решения, самые мудрые из них прагматично принимали победу Цезаря, признавая в нем будущего Диктатора. Так Цезарь, пусть и непризнанный частью гнилозубых сенаторов, намекавших на амбитус, фактически стал хозяином страны без кровопролития.

    Но не будем забегать вперед.
  Предшественник Цезаря Помпей пал духом и спешно паковал чемоданы, чтоб под покровом ночи, погрузив остаток своего верного войска на корабли, сбежать из Рима и покинуть страну. Многие из наших читателей прекрасно и в подробностях знают все дальнейшие события, изложенные во всех учебниках истории. Поэтому мы не станем пересказывать Аппиана, Плутарха, или кого бы то ни было еще. Мы остановимся на событиях всего лишь одной ночи, о которых умолчали все без исключения историки, посчитав их слишком эмоциональными, но не существенными, с точки зрения исторических фактов. На наш взгляд, эта ночь заслуживает особого внимания.

  И так, Помпей паковал чемоданы, когда в атриум ворвался заплаканный Цезарь. От неожиданности, Помпей потерял дар речи и, выронив из рук сложенную в аккуратный квадрат тунику, часто заморгал своими широко открытыми глазами. Пурпурная ткань, расправившись в воздухе, шелестя, легла на пол, покрыв его сандалии. Казалось, что Помпей выходит из закатного неба. Но он ни откуда не выходил. В полном оцепенении, он стоял на мраморном полу атриума.
  – Куда собрался? – спросил Цезарь у моргающей статуи Помпея с видом собеседника, которого не очень-то интересовал ответ.
  Статуя промолчала, а будущий Диктатор подошел к ней вплотную и,  как будто не замечая ее присутствия, поднял с пола закат и громко в него высморкался.
  – Расслабься, – не выпустив закат из рук, сев на кровать продолжил Цезарь, – бить не буду. Сегодня настроение не то.
  – Расслабься ты! – толкнув статую в спину, повторил Диктатор, – Куда  в столь поздний час собрался?
  – За пивом, – тихо ответила статуя, потеряв равновесие.
  – Пьем? В честь чего? – вытирая сухим концом туники подсыхающие слезы, продолжал допрос Цезарь.
  – Ты победил, вот повод, – ответил Помпей, повернувшись к бывшему другу.
  – А почему так грустно ты об этом говоришь? – отбросив закат в сторону, громко произнес Цезарь и, встав с кровати, положив руки на плечи Помпею, заглянул ему в потухшие глаза, – Мой друг! Я вижу, ты расстроен чем-то или кем-то! Скорее расскажи, что гложет так тебя.
  – Я не расстроен, Цезарь, – сходу соврал Помпей и криво улыбнувшись, постарался скрыть правду, – как можно быть расстроенным в сей час? Переживаю просто, что пиво может кончиться. Там очередь всегда большая.
  – Не больше чем всегда, – с ухмылкой ответил Цезарь и устало уселся на кровать.
  – Могу спросить я о причине твоего расстройства? – решив перевести разговор в другое русло, осторожно поинтересовался Помпей и слегка шагнул вперед.
  – Хотел сказать ты слез моих? – неожиданно для Помпея, Цезарь заговорил в своей жесткой манере, – А ты не догадался? Ты же прекрасно знаешь, друг, как ненавистны стоны мне несчастных бедняков! Довел ты Римлян до низов благополучья, а  сам теперь интересуешься природой моих слез? Я встретил по дороге двух бродяг. Стонали так, как загнанные мулы, затаскивая третьего в котел, пытаясь суп сварить и благостно пожрать. Пришлось помочь мне этим хилякам и разрубить  упертого приятеля на мелкие куски. А то бы я рыдал до самого рассвета, внимая их страданиям и стонам!

  Выслушав Цезаря, Помпей виновато склонил голову. Конечно же, он помнил о психической болезни Диктатора. Но он никак не мог приложить ума, почему звуки чужих страданий так рвут Цезарю душу и выдавливают влагу из глаз великого полководца, повидавшего сотни тысяч смертей на поле боя! В их стремительно распадающемся дуумвирате даже правило негласное было. Они без повода не гуляли вдвоем по трущобам. Ведь никогда нельзя было предугадать, когда эти грязные плебеи, в рваных одеждах, захотят вдруг простонать. От немощности ли, или от бессилья.
  В тот самый момент Помпей хотел напомнить Цезарю про недавнее двоевластие в управлении Римом и страной, но понимал свое незавидное положение. Ведь он любил читать исторические трактаты. И он прекрасно помнил ту их часть, где говорилось, что вскоре, безжизненную голову Помпея на блюде Цезарю преподнесут. Поэтому он не обиделся.
  – Мой Цезарь, друг! Великий день сегодня, – начал издалека, не так давно оживший, кусок грубо отесанного мрамора, –  давай же мы не будем так грустить. С тобой, как следует, отпразднуем твою победу. Я пива принесу. Холодного! – Помпей схватил чемодан и вытряхнул его содержимое на пол, продемонстрировав Цезарю свою готовность побежать в ларек, – Мы соберем друзей и девственниц, ну или юношей хорошеньких для большего веселья. Я в предвкушении уже тяжелого и бурного похмелья. Так оторвемся же по полной, как ты любишь...
  – Бежишь в Египет? – прервав восторженный спич Помпея,  невозмутимо произнес Цезарь, поддев ногой разбросанные тряпки.
  – Цезарь, нет! – умоляюще воскликнул Помпей и, присев рядом с Цезарем, обеими руками вцепился в его правое запястье.
  – Не переживай ты так, – не дрогнув ответил Диктатор, – я тоже книжицы твои читал. Умрешь ты не сегодня.

  Цезарь встал с ложа и, выходя из атриума на террасу, остановился в дверях. Встряхнув рукою, он освободился от цепких оков Помпея, с грохотом рухнувшего на белый мрамор.
  – Да, пиво это хорошо, – задумчиво произнес Цезарь, наблюдая как садящееся за горизонт солнце, окрашивает небо в цвет заплаканной туники Помпея, – А ты не против, если мы всех римлян соберем перед сенатом? На площади. Пускай загубленный тобой народ покорно примет дар богов и вместе с нами воспоет мою победу!
  – Мой Цезарь, – заговорило жалкое пятно на каменном полу, – это так накладно.
  – Ты денег пожалел? – резко обернувшись, прокричал Цезарь, – И, кстати, о деньгах. За время войн бесчисленных за власть я издержался.
  – А денег нет, – сверкнув двумя глазами из постепенно окутываемого сумраком атриума, испуганно ответила сидящая статуя Помпея, – вернее нет ключа. Я потерял его, мой Цезарь, а Метелл, которому вручен был дубликат, которому доверена казна была недавно, законы Рима чтит, насколько можно. Без веских оснований не возможно сестерцию одну заполучить.
  – Ты позови ко мне Метелла. Я объясню ему, кто в Риме власть. И кто теперь закон! – упорствовал Диктатор, – Но только ты бежать не вздумай в свой Египет, – ухмыльнувшись, крикнул вслед убегающему Помпею Цезарь.
  Помпей перешел на шаг и, совершая над собой усилие, спокойно вышел из атриума, а Цезарь вернулся к своим мыслям о триумфе. Горизонт откусил у края солнца еще сантиметр пурпурной ткани, когда за спиной Диктатора послышались шаги двух пар сандалий.
  – Метелл, ты ключ принес? – не оборачиваясь, спросил Цезарь у солнца.
  – Я съел его нечаянно, мой Цезарь, – ответил атриум голосом несчастного Метелла.
  – Ну так сходи в санчасть! – бросил Цезарь, резко повернувшись спиной к площади, – Пускай тебе поставят клизму! Народ желает Цезаря поздравить!
  – Но Господин, позвольте Вам напомнить, что это не совсем законно! – оглядываясь на Помпея, как бы ища в его глазах поддержки, противился Метелл.
  – Позволил ты Диктатору перечить? – положив руку на ножны, повысил голос Цезарь, – Я не позволю! А лишь хочу напомнить, юный друг. Оружие с законом не одно и то же. Они не уживаются друг с другом. И если ты остался недоволен моими планами на эту ночь, то прочь ступай, ибо война не терпит возражений. Когда же после мной заключенного мира, вложу оружие я в ножны ненадолго, ты можешь появиться пред народом. Ораторствовать, врать и лицемерить. Уже тем, – добавил он, – что я тебе все это говорю, я поступаюсь личным правом: ведь ты, и все мои враги, которых я пленил ценой отваги беспримерной, – все вы во власти пребываете моей.
  – Я понял, Цезарь, – быстро согласился Метелл, спрятавшись за спину Помпея, – только вот беда. Ключ поперек кишки расположился.
  – Мой меч настолько остр, что может справиться с твоею тонкою кишкой, не прибегая к помощи проктолога или хирурга! – сорвав с себя тогу, в бешенстве прокричал Цезарь, – Так что ступай и принеси мне все богатства Рима! И знай, юнец, – прибавил он и по стенам атриума пробежал отблеск от полированного металла – что мне трудней сказать, чем это сделать!
  – И да, постой, чуть не забыл сказать. Ты в курсе, друг, что в этот атриум теперь другой жилец вселился? Ты поменяй тут все и наведи порядок. На окнах шторы, ложе поменяй, и все картины, что висят на стенах, – раздавал указания Цезарь, шагами измеряя периметр комнаты.
  Вдруг взгляд его остановился на картине с незнакомой ему батальной сценой.
  – А это что? – спросил диктатор.
  – Как что? Бородино! – с ухмылкой отвечал ему Помпей, загородив от Цезаря Метелла.
  – А кто тут кто? И что на них одето? Художника ко мне немедленно зовите, – разгневанно потребовал Диктатор, – он видно в усмерть пьян был, не иначе. Как ты такое полотно повесить мог Помпей в опочивальне?
  – Художник мертв давно, а полотно... Оно висело тут еще до твоего рожденья, - по-прежнему улыбаясь, оправдывался Помпей, – ужели ты не помнишь ничего? Ты так любил его. Во сне кричал: Кутузов, ура, за Родину, отечество в огне! Да мы с тобою вместе из рогаток любили по французам пострелять.
  – Французам? Бредишь ты? Кутузов? Кто такой Кутузов? - схватившись за голову, Цезарь простонал, – Есть Цезарь, есть Метелл, есть Цицерон. Я знаю, ты – Помпей. Еще был Красс, но он погиб. И не во Франции, а в Парфии. И с ним был легион. Еще я Брута знаю, знаю Клеопатру. Да кто такой Кутузов, черт возьми?
  – Он Михаил. Илларионыч он. И полководец, – попробовал напомнить Цезарю Метелл, выглядывая из-за плеча Помпея, – Так на холсте художник снизу надписал, когда он Риму подарил картину эту. Сто лет назад. Ее, недавно, мы с Лепидом, решили обновить за счет казны и лишь помыли. Возможно ты поэтому картину не признал. Мы все исправим. Уж недостатка нет в пыли песчаной.
  – Ладно, – ответил Цезарь, несколько смягчившись, – Но никаких Кутузовых и Франции, чтоб я не наблюдал! Есть Рим и Цезарь! Или вы забыли?
  – Мы помним, Цезарь, – дружно ответили оба приятеля.
  Пятясь к выходу, Метелл добавил:
  – Рим и Цезарь! Помним!
  

 Несмотря на позднюю ночь, на Сенатской площади было не протолкнуться. Дожевав остатки пурпурного солнца, черный горизонт отрыгнул огромную мраморную луну, осветившую несчастные головы согнанных со всего города, возрадовавшихся римлян, и сверкающие мелкими капельками крупы лошадей, потеющие под тяжелыми всадниками, сдерживающими толпу от бегства.

  Цезарь появился на площади в сопровождении Помпея. Ступив на возведенный помост, устланный синим ковром, они проследовали на его центр. Переждав минутное ликование народа, Помпей взял слово.
  – У нас хороший день, – начал свою речь экс Диктатор под недоуменный гул римлян, обративших свои взоры к небу, –  спасибо воинам, что были рядом с Цезарем, когда я Рим бесстыдно отдавал. Спасибо вам, мои сограждане! За смелость и терпенье! Которые спасали вас четыре года, пока я правил вами неумело. Но Боги вас услышали, ликуйте, направив войско Цезаря на Рим! Он победил! Но славная победа нужна не только Риму, каждому из вас! Возможно через час, на кораблях, я убегу в Египет. Вы тут останетесь, поскольку места мало в эскадре из полсотни кораблей. Но вы счастливее меня, плебеи! Многократно! У вас останется победа, Цезарь, Рим! Не отдадим?
  – Не отдадим! – кричал народ, ликуя, оглядываясь на стройные ряды цезарианской конницы.

  Цезарь шагнул вперед. Так, чтобы его профиль оказался в центре огромной белой луны. «Нужно будет с солнцем этот же трюк повторить, – подумал про себя Цезарь, – и в серию запустить».
  – Друзья мои, я благодарен вам за помощь в штурме Рима, - так просто начал Цезарь речь свою.
  Народ притих. Лишь бряцанье сбруи нетерпеливо топчущихся лошадей, выдавало присутствие на площади живых существ. Вдруг в этой тишине, издалека, послышался истошный стон какого-то плебея. Ему на ногу конь ступил нечаянно. И в то же самое мгновенье, на профиле Диктатора блеснула струйка влаги.
  – Спасибо тем, кто "да" сказал сегодня Риму! – рыдая, крикнул Цезарь. Туда где конница его стояла, – Спасибо тем, кто "да" сказал и мне! Я вас спросил однажды, легионы: мы победим? Ответили вы: да! И вот мы победили! Рим наш теперь и этот сброд плебейский, который мы на площади собрали. Ликуйте граждане! У вас теперь есть Цезарь! Вы тест на верность Цезарю прошли, а этот узурпатор, – он слегка наклонил голову и Помпей, почувствовав, что этот жест-кивок относится к нему, еще на шаг от Цезаря ступил, – сценарий свой в Египте может воплотить. Пусть катится! Или плывет, что уж там нравится ему, не знаю. А мы, друзья, останемся! Отпразднуем победу! И будем славить Рим и петь хвалу Богам за то, что Цезаря они на трон вернули! А мне казну и мой народ – безмолвный и бесправный! И я победу эту не отдам!

  Шекспир. «Юлий Цезарь». Акт III, сцена II

Антоний:

Друзья, сограждане, внемлите мне. Не восхвалять я Цезаря пришел, А хоронить. Ведь зло переживает Людей, добро же погребают с ними. Пусть с Цезарем так будет. Честный Брут Сказал, что Цезарь был властолюбив. Коль это правда, это тяжкий грех, За это Цезарь тяжко поплатился. Здесь с разрешенья Брута и других, - А Брут ведь благородный человек, И те, другие, тоже благородны, - Над прахом Цезаря я речь держу. Он был мне другом искренним и верным, Но Брут назвал его властолюбивым, А Брут весьма достойный человек. Гнал толпы пленников к нам Цезарь в Рим, Их выкупом казну обогащал, Иль это тоже было властолюбьем? Стон бедняка услыша, Цезарь плакал, А властолюбье жестче и черствей; Но Брут назвал его властолюбивым, А Брут весьма достойный человек. Вы видели, во время Луперкалий Я трижды подносил ему корону, И трижды он отверг — из властолюбья? Но Брут назвал его властолюбивым, А Брут весьма достойный человек. Что Брут сказал, я не опровергаю, Но то, что знаю, высказать хочу. Вы все его любили по заслугам, Так что ж теперь о нем вы не скорбите? О справедливость! Ты в груди звериной, Лишились люди разума. Простите; За Цезарем ушло в могилу сердце. Позвольте выждать, чтоб оно вернулось.